Трудно поверить, но первая книга Виктора Астафьева на его малой родине вышла только в 1974 году, хотя он начал сочинять и публиковаться ещё в пятидесятых. Этот год для Астафьева был юбилейным, а книга – отчётной, поэтому Виктор Петрович включил в неё самое сокровенное, выстраданное: написанные на сибирском материале повести «Перевал», «Последний поклон» и «Кража», а также военную повесть «Пастух и пастушка», которую он и тогда, и после считал одной из своих творческих вершин.

Советское книгоиздание – дело долгое, бюрократизированное, поэтому обсуждение и согласование будущей книги между Красноярским книжным издательством в лице его редактора Виктора Ермакова и писателем, проживавшим тогда в Вологде, длилось несколько лет. Первое письмо Ермакова Виктору Петровичу, в котором он коснулся этого вопроса, датировано 12 сентября 1972 года:

«Тут у нас был семинар главных редакторов, и они ехали на ГЭС мимо Овсянки. Сам¹ же похвастался, что вот здесь родился и жил В. Астафьев, а когда его спросили, что Красноярск издал, то он и «закашлялся»»².

¹Василий Иванович Полустарченко – директор Красноярского книжного издательства в 1964–1977 гг.

²КККМ ОФ 12692/6. Письмо В. И. Ермакова В. П. Астафьеву. 12.09.1972 г.

И издательство, и автор наиболее подходящим названием для книги сочли «Избранное», но здесь возникли неожиданные проблемы.

«В комитет по печати (в Москву) мы когда-то давали план редподготовки на 1974 г. и написали: Астафьев В. «Избранное», – а они нам сказали (письменно), что на «Избранное» нужно согласование с комитетом, – недоумевает Виктор Иванович 9 октября 1972 года. – Вероятно, это им нужно для какой-то координации или ещё почему-то – я с этим (да и в изд[ательст]ве) сталкиваемся впервые»³.

Но Виктор Петрович, кажется, догадывается, в чём дело:

«Пермское издательство затевает тоже книжку листов на 25 к моему юбилею и именует её «избранным». Так, возможно, комитет поэтому и оговаривает какие-то условия»⁴.

³КККМ ОФ 12692/7. Письмо В. И. Ермакова. В. П. Астафьеву. 09.10.1972 г.

⁴КККМ ОФ 13481/9. Письмо В. П. Астафьева В. И. Ермакову. В конверте. 19.10.1972 г.

Так и оказалось: выпускать на периферии две книги с таким названием было нельзя. К счастью, делить с пермяками желанный заголовок не пришлось: пермское издание, в которое должны были войти повести «Стародуб», «Звездопад», «Пастух и пастушка», некоторые рассказы и затеси (содержание красноярского сборника, конечно, носило более обобщающий характер и больше соответствовало слову «избранное»), не состоялось вовсе.

Предстояло решить немало и внутренних проблем: кто будет писать вступительную статью; в какой редакции – журнальной, книжной или авторской – разрешат сдать в набор ту или иную повесть; успеют ли вообще в год пятидесятилетия Виктора Петровича подписать книгу к печати? Наконец, всё позади:

«Сегодня у меня праздник, – делится долгожданной новостью редактор 20 мая 1974 года, – вышла Ваша книга. Сегодня я подписал её в свет. Недели через две появится в продаже»⁵.

⁵КККМ ОФ 12692/11. Письмо В. И. Ермакова В. П. Астафьеву. 20.05.1974 г.

Книга вышла в серии «Писатели на берегах Енисея» тиражом 75 000 экземпляров, и у красноярских читателей массово появилась возможность познакомиться с произведениями своего земляка. Письма с отзывами на книгу приходили в издательство со всего края: учительнице из Игарки, например, понадобилась историческая консультация писателя, поэтому она спрашивала его адрес; жительница Туры прочитала повесть «Кража» и в описываемом детском доме узнала свой – тот самый, в котором она жила и воспитывалась. Поступали и негативные отзывы. Так, письма читателя из села Ирбейского, написанные, скажем откровенно, в весьма хамской манере, не только стоили Астафьеву и Ермакову нервов, но заставили Виктора Петровича внести текстовые правки в последующие переиздания «Перевала» и «Последнего поклона».

Переписка Леонида Цепенко и Виктора Астафьева, обвинённого в незнании сибирского быта, не носит такого эпического размаха, как переписка с историком Натаном Эйдельманом (которую читали в списках и бурно обсуждали во второй половине 1980 годов), но представляет безусловный интерес для поклонников писателя и состоит из трёх писем: 18 марта 1975 года Леонид Евдокимович пишет в Красноярское книжное издательство на имя Полустарченко (далее – (1)), копию письма пересылают Астафьеву; затем следует ответ Виктора Петровича (до 28 апреля 1975 года; копия Ермакову; далее – (2)); после долгого перерыва, 2 декабря 1976 года, Цепенко отвечает Астафьеву (копия Ермакову; далее – (3)). Все письма отпечатаны на машинке. Отголоски этого эпистолярия читатель может найти в письме Астафьева Ермакову от 28 апреля 1975 года, в котором писатель предостерегает издательство от ответа на (1)⁶.

⁶См. Письма В. П. Астафьева В. И. Ермакову (1971–1979). – Красноярск: ООО «Издательство Поликор», 2018. С. 100–101.

Дело в том, что не прореагировать на письмо вообще издательство не имело права, а склочный характер и (1), и самого адресанта не предвещал редакторам и корректорам, работавшим над книгой, ничего хорошего. Взяв полемику с Цепенко на себя, Астафьев вывел Ермакова и его коллег из-под удара, защитил их от возможных взысканий начальства. Зачем? Во-первых, писатель хорошо относился к Виктору Ивановичу и был благодарен за все его труды; во-вторых, скрепя сердце, Виктор Петрович вынужден был признать, что многие замечания Леонида Цепенко хоть и высказаны в неприемлемой безапелляционной форме, но справедливы. Испытывая вину перед редактором, Астафьев тем не менее обрушивает на него заслуженные упрёки:

«Но защищаться всё-таки трудновато. Ладно, этот графоман почти сплошь привёл примеры из моего словотворчества, однако в книге тьма-тьмущая ошибок, которые обязаны выправить редактор и корректоры, тем внимательней нужно было это делать, что автор не читал гранок»⁷.

⁷Там же.

Письмо (2) давно опубликовано⁸, а вот (1) и (3), хранящиеся в фондах Красноярского краевого краеведческого музея, какому-то исследованию не подвергались. Восполним этот пробел: рассмотрим, каковы претензии пытливого читателя из Ирбейского района, как их парировал писатель и как эта эпистолярная перебранка отразилась на его творчестве.

⁸См. Астафьев В. П. Нет мне ответа… Эпистолярный дневник 1952–2001. – Иркутск: Издатель Сапронов, 2009. С. 235–236.

О себе Леонид Евдокимович Цепенко сообщает следующее:

«Я сибиряк-алтаец и сибирский говор впитал, как говорят, с молоком матери. Дед и бабка, у которых я в детстве жил некоторое время – сибиряки-чалдоны. В Красноярском крае, тоже в Сибири (не в Перми и не в Вологде) – живу более сорока лет»⁹.

⁹КККМ ОФ 12757/35. Письмо Л. Е. Цепенко В. П. Астафьеву с отзывом на повесть «Последний поклон». 02.12.1976 г.

Главная претензия была в неверном, по мнению читателя, употреблении прозаиком традиционных сибирских слов:

«В биографической справке об авторе сказано, что В. Астафьев – художник с глубоким знанием народной жизни. Позвольте так же не согласиться и с этим, не принять на слово такую оценку, даже при условии многих положительных отзывов в печати о его произведениях, в частности и о повестях «Последний поклон» и «Перевал»»¹⁰

¹⁰КККМ ОФ 13481/58. Письмо читателя Цепенко Л. Е. директору Красноярского книжного издательства В. И. Полустарченко. 18.03.1975 г.

Спор у корреспондентов возник, в частности, по поводу слова «куть», обозначающего место возле русской печи, где хозяйка готовит пищу. Цепенко приводит многочисленные примеры, в которых Астафьев называет это место «кутьёй», в то время как «кутья» – это рисовая каша, которую подают на поминках. Проследим за дальнейшим развитием дискуссии.

(2): «И это мне ведомо, любезный «потребитель продукции», и про поминальную кутью, и про куть, но… повесть вот именно «автобиографическая», при желании Вы могли бы найти в ней куда более существенные сдвиги и «неправильности» в языке, однако в данном случае я сознательно, а не по лопоухости употреблял слово, ибо так оно употреблялось в моём родном селе»¹¹.

¹¹КККМ ОФ 13481/55. Письмо В. П. Астафьева читателю Цепенко Л. Е. 1975 г.

(3): «По всей Сибири, от Урала до Забайкалья часть кухни с русской печью сибиряки называли кутью, а вот в Вашей родной Овсянке – кутьёй?! Что, разве Овсянка от начала её заселения до описываемого Вами момента была отгорожена от окружающего мира непроходимыми болотами, непролазными лесными завалами или ещё какими-либо непреодолимыми препятствиями и по этим причинам её население не общалось с людьми окружающих сёл и деревень? Или Овсянка со всеми её чадами и домочадцами в одно прекрасное время свалилась с неба в это уготованное ей природой место на земле и существовала там обособленно от всего окружающего мира? Этого, кажется, не было. Поэтому разрешите Ваше объяснение, что «так оно употреблялось в моём родном селе» признать совершенно несостоятельным, и написано оно, это объяснение, видимо только потому, что ничего другого Вы не смогли придумать в оправдание своего упрямства»¹².

¹²КККМ ОФ 12757/35. Письмо Л. Е. Цепенко В. П. Астафьеву с отзывом на повесть «Последний поклон». 02.12.1976 г.

В свою очередь, вызывает невольное уважение упрямство Цепенко, который в погоне за правдой лично побывал в Овсянке и побеседовал с родственниками писателя – дядей Кольчей-младшим и тёткой Апроней:

«Да и на поверку вышло, что и в Вашем «родном селе» говорили «в кутé», но «куть», а не «кутья»»¹³.

¹³Там же.

Текст повести «Последний поклон» в красноярской книге воспроизведён по первому книжному изданию 1968 года¹⁴, но во всех последующих изданиях «кутья» заменена на «куть».

¹⁴См. Астафьев В. П. Последний поклон: повесть. – Пермь: Кн. изд-во, 1968. – 259 с.

Следующее слово, на которое обращает внимание Л. Цепенко, – «бастрык». В. Астафьев использует его в главе «Где-то гремит война»: «Ворота заложены гладким бастригом, тем самым, что забросил когда-то в крапиву забунтовавший дед»¹⁵. Дадим слово нашим корреспондентам.

¹⁵Астафьев В. П. Избранное. – Красноярск: Кн. изд-во, 1974. С. 380.

(1): «Во-первых, произносится и пишется не «бастриг» (на морозе так и не выговоришь), а «бастрык», и, во-вторых, жердь (закладка), применяющаяся для закладывания ворот и удержания их в закрытом положении имеет своё название – заворина»¹⁶.

¹⁶КККМ ОФ 13481/58. Письмо читателя Цепенко Л. Е. директору Красноярского книжного издательства В. И. Полустарченко. 18.03.1975 г.

(2): «Ворота в нашем дворе запирались на бастриг, заворина, вероятно, была утеряна или сломана, да и ныне во многих деревнях ворота часто запираются обыкновенной жердью»¹⁷.

¹⁷КККМ ОФ 13481/55. Письмо В. П. Астафьева читателю Цепенко Л. Е. 1975 г.

Словарь русских говоров Сибири определяет «бастрык» как длинную жердь или шест, которым скрепляют сено, солому, снопы и т. п. на возу или на санях¹⁸, а «заворину» – как жердь изгороди, которая свободно вынимается, образуя проход или проезд¹⁹. Как видим, правда скорее на стороне Л. Цепенко; Виктору Петровичу пришлось это признать и скорректировать свой текст: «Ворота заложены гладким бастригом, превращённым в заворину, тем самым бастригом, который забросил когда-то в крапиву забунтовавший дед»²⁰ – «бастриг» на «бастрык» он не исправил, но «заворину» добавил.

¹⁸Словарь русских говоров Сибири. – Новосибирск: Наука. Сиб. предприятие РАН, 1999. С. 49 (Т. 1: А–Г).

¹⁹Там же. С. 156 (Т. 1, ч. 2).

²⁰Астафьев В. П. Последний поклон: Повесть. – Красноярск: Кн. изд-во, 1981. С. 431.

Все, кто читал «Последний поклон», помнят первую его главу «Далёкая и близкая сказка» – печальную историю о хромом старике Васе-поляке, который носил очки и играл на скрипке. Памятен и элегический зачин этого рассказа: «На задворках нашего села среди травянистой поляны стояло на сваях длинное бревенчатое помещение с подшивом из досок. Оно называлось завозней. Крестьяне нашего села завозили сюда семена и хранили. Если сгорит дом, если сгорит даже всё село, семена будут целы и, значит, село будет жить, потому что покудова есть семена, есть пашня, в которую можно бросить их и вырастить хлеб, он, крестьянин, хозяин, а не нищеброд»²¹. Обратил на него внимание и читатель Леонид Цепенко:

²¹Астафьев В. П. Избранное. – Красноярск: Кн. изд-во, 1974. С. 128.

«А ведь оно, такое помещение – общественное хранилище страхового семенного фонда – называлось в Сибири мангазеей. А завозней – помещение с широкими дверями (воротами), куда завозили телеги и прочий обозный инвентарь, если были – сельскохозяйственные машины, здесь же летом хранился зимний обозный инвентарь: сани, кошёвки и пр. Или опять это слово только «так употреблялось в Вашем селе»?»²².

²²КККМ ОФ 12757/35. Письмо Л. Е. Цепенко В. П. Астафьеву с отзывом на повесть «Последний поклон». 02.12.1976 г.

Можно представить, как возмутили писателя допущенные Цепенко ехидство и снисходительность, но ничего не поделаешь (рассказ нередко переиздавался; читаем его следующую, более привычную для большинства, редакцию): «На задворках нашего села среди травянистой поляны стояло на сваях длинное бревенчатое помещение с подшивом из досок. Оно называлось мангазина, к которой примыкала также завозня, – сюда крестьяне нашего села свозили артельный инвентарь и семена, называлось это «обшэственным фондом»»²³.

²³Астафьев В. П. Последний поклон: Повесть. – Красноярск: Кн. изд-во, 1981. С. 5.

Достаётся Виктору Петровичу и за повесть «Перевал», её главу «Ознобихинский перевал» открывает следующий пассаж: «У Исусика была необычная обувь – бахилы. Бахилы – это лёгкая выворотная обувь с длинными голенищами, её чаще броднями или ичигами называют»²⁴. Проследим за пикировкой оппонентов, связанной с этим местом в тексте.

²⁴Астафьев В. П. Избранное. – Красноярск: Кн. изд-во, 1974. С. 100.

(1): «Бахилы – обувь самодельная, поэтому шились они так, как хотел сшить их себе охотник, многое зависело от его уменья, вкуса и т. п. Однако никогда и нигде в Сибири не называли бахилы броднями или ичигами. Это совершенно различные виды обуви охотников и рыбаков в Сибири. Бродни назывались броднями, а бахилы – бахилами»²⁵.

²⁵КККМ ОФ 13481/58. Письмо читателя Цепенко Л. Е. директору Красноярского книжного издательства В. И. Полустарченко. 18.03.1975 г.

(2): «В «Перевале» ясно сказано, что Исусик сам себе шил обувь, сказано с иронией, для людей, которым не чуждо чувство юмора. Всё зависит от умения сапожника – разница между бахилами, ичигами, чирками, шептунами и т. д., и т. п. может совершенно быть незаметной, если эту обувь шьёт или, точнее, шил неумеха, вот и назвали их мокроступами да клоподавами. Ичиги, кстати, я ещё сам успел поносить в детстве, донашивал старые после взрослых…»²⁶.

²⁶КККМ ОФ 13481/55. Письмо В. П. Астафьева читателю Цепенко Л. Е. 1975 г.

(3): «Бахилы – сапоги с твёрдым задником и каблуком. Ичиги – перед кроится и шьётся с «языком», ставится полутвёрдый задник из бересты и кожи. А бродни… пришейте к чирку вместо опушки голенище из холста, парусины или кожи – и получите бродень. Как видите, всё это разные виды обуви. И так писать, что бахилы «чаще броднями или ичигами называли» – это элементарное незнание предмета, о котором пишется»²⁷.

²⁷КККМ ОФ 12757/35. Письмо Л. Е. Цепенко В. П. Астафьеву с отзывом на повесть «Последний поклон». 02.12.1976 г.

Спор об обуви настолько распалил товарища Цепенко, что он счёл возможным прибегнуть к такому, не побоюсь этого слова, экзерсису:

«Здесь без натяжки можно сказать, что В. Астафьев спутал божий дар с яичницей. Грубо?! Но… как аукнется, так и откликнется»²⁸.

²⁸Там же.

Разумеется, отвечать на это Виктор Петрович не стал, но текст главы подредактировал и упоминание о броднях и ичигах снял²⁹.

²⁹См. Астафьев В. П. Собрание сочинений: В 15 т. Т. 2. Повести. – Красноярск: Издательство «Офсет», 2021. С. 88.

Писатель учёл отнюдь не все замечания дотошного читателя; к примеру, реплика из (1) об использовании в повести «Последний поклон» слова «овощ» не в мужском, а в женском – «овощь» – роде оставлена без внимания. Так уж говорили в Овсянке, о чём свидетельствует не только Астафьев, но и другие люди, выросшие в селе. Почему бы не вспомнить слово «картошки», которое именно в такой форме, во множественном числе, встречается на протяжении всей повести, но интереса у Цепенко не вызывает. Вероятно, он не посчитал это ошибкой, что подтверждают и словари³⁰.

³⁰См. Полный словарь сибирского говора. Т. 2. И–О. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 1993. С. 47; Словарь русских говоров Сибири. – Новосибирск: Наука, 2001.С. 42 (т. 2).

По текстам Леонида Евдокимовича видно, что он искушён в казуистике; письма изобилуют не только ехидными и колкими замечаниями, но и цитатами В. И. Ленина и тирадами о завоеваниях Октября. Это не остаётся без внимания прозаика:

«Что дала и чего отняла у русских мужиков Советская власть, знаю не хуже Вас, преступлений не совершал, к суду не привлекался, за участие в боях за Родину награждён орденом и медалями, за работу в литературе награждён двумя орденами Трудового Красного Знамени и потому считаю тон Вашего обвинительного акта (письма так не пишут) несостоятельным и недопустимым»³¹.

³¹КККМ ОФ 13481/55. Письмо В. П. Астафьева читателю Цепенко Л. Е. 1975 г.

Нужно признать, что Виктору Петровичу не всегда удаётся справиться с раздражением, и он тоже позволяет себе сомнительные с этической точки зрения, неподкреплённые доказательствами высказывания:

«Повластвовали Вы, видать, тов. Цепенко, на своём веку где-то в маленькой конторе иль в школе, помордовали людей!»³².

³²Там же

Цепенко пишет директору издательства В. И. Полустарченко не только для того, чтобы указать на допущенные ошибки, но и убедительно просит «…помочь мне разобраться в этом и найти истинного виновника или виновников: или они, ошибки, были в рукописи автора, или же их «сделали» редактор и корректор при подготовке книги к печати?»³³. По тону письма видно, что его автор – человек целеустремлённый, упёртый – отступаться не намерен: «Надеюсь, что с ответом Вы не задержите»³⁴.

³³КККМ ОФ 13481/58. Письмо читателя Цепенко Л. Е. директору Красноярского книжного издательства В. И. Полустарченко. 18.03.1975 г.

³⁴Там же.

Письмо пересылают Астафьеву; и тот, как уже говорилось, берёт вину на себя:

«Книга в Красноярске издавалась сложно. Я живу от Красноярска далеко. Добрые люди на Родине спешили выпустить книгу к моему полувековому юбилею, и мне не довелось вычитывать гранки и вёрстку, а ведь есть такие вещи, которые должен выправлять только автор – редактор не может трогать текст автора, тем более издававшийся, ибо не знает: сознательно автор допускает то или иное языковое отступление; употребляет тот или иной образ или оборот (тем более, что все редактора, работавшие со мной, знают, как я нетерпимо, а порой и свирепо отношусь к любого рода вмешательствам в мой текст, и, обычно, сам всё редактирую, не полагаясь в этом сугубо индивидуальном деле ни на кого) – вот по этой причине в красноярское издание вкралось немало ошибок, которые идут ещё с моей машинки, например, вместо «станок Карасино» получилась «станция Карасино». Досадно!»³⁵.

³⁵КККМ ОФ 13481/55. Письмо В. П. Астафьева читателю Цепенко Л. Е. 1975 г.

Этот аргумент не успокоил, а предсказуемо только разгорячил ирбейского читателя:

«А разве в наше время даже бóльшее расстояние является непреодолимым препятствием? Всего десяток часов, и Вы в Красноярске. Но Вы этого не сделали. А добрым людям на Родине, которые спешили (поспех – людям на смех – давно сказано) выпустить книгу в Вашему полувековому юбилею, Вы подложили, мягко говоря, огромного «поросёнка». […] Да, я против изменений редактором авторского текста, имеющего принципиальное значение. […] В случаях, когда редактор не согласен с автором, но твёрдо уверен в правильности своего толкования, здесь безусловно нужно согласование с автором. […] Короче и точнее: автор, редактор и корректор должны работать вместе, добиваясь общей цели – издания книги без ошибок и «досадных» опечаток. […] По прочитанной книге я узнал Вас как писателя, причём писателя, в книге которого много ошибок, неточностей и т. п. Что было делать? «Пройти мимо» или поправить? Выбрал последнее, так как убеждён, что выпускать в свет книгу с такими ошибками и описками нельзя. Так печатать – допускать брак»³⁶.

³⁶КККМ ОФ 12757/35. Письмо Л. Е. Цепенко В. П. Астафьеву с отзывом на повесть «Последний поклон». 02.12.1976 г.

Хоть критические высказывания Леонида Цепенко преследовали благие цели, ему, безусловно, следовало сформулировать их тактичнее и в дискуссии вести себя воспитаннее, воздерживаясь от сарказма и злой иронии. В свою очередь, Виктор Астафьев и сотрудники Красноярского книжного издательства должны были, несмотря на недостаток времени, более ответственно отнестись к подготовке столь важного издания – приуроченного к пятидесятилетию автора и ставшего единственным в юбилейном году. Как бы ни была неприятна эта заочная ссора, нужно признать, что в её результате выиграл и автор, сделавший своё произведение лучше, избавив его от ошибок, и мы, читатели, имеющие возможность этим произведением наслаждаться.

Автор: зав. сектором «Интеллект-центр» Мемориального комплекса В. П. Астафьева Евгений Парфëнов